Роль проштрафившегося физрука: почему не стоит ждать возвращения России в G7

Россия, даже после формального вхождения в G7 в 1998 г., так и не стала полноправным членом этой группы. Часть вопросов — особенно в сфере экономики и финансов — по-прежнему обсуждалась в формате «семерки», а на ежегодных саммитах G8 Россия чаще, чем какой-либо другой участник этого клуба, становилась объектом критики и менторских назиданий. Взаимные обиды, фрустрации и претензии копились долгие годы, и печальная развязка 2014 г. была если не исторической неизбежностью, то, во всяком случае, вполне предсказуемым финалом затянувшейся пьесы.

При всех сложностях, неловкостях и неудобствах, связанных с интеграцией в «семерку» не вполне стабильной, не вполне демократической и не вполне «западной» России 90-х, этот процесс оказался стимулирующим для группы в целом. Участие нового нестандартного партнера способствовало появлению свежих идей, укреплению дисциплин старых членов, повышению общего тонуса и амбиций группы. Подобный стимулирующий эффект имеет приход грубоватого и неуклюжего мужлана — нового учителя физкультуры в утонченный и спаянный долгими годами совместной работы женский коллектив преподавателей средней школы.

Но такая идиллия продолжается лишь до тех пор, пока физрук не начинает активно встревать в работу педсовета и подвергать сомнению мудрость директора школы. А именно это и произошло в G8 в начале века. Если для Бориса Ельцина членство России в привилегированном западном клубе оставалось главным образом вопросом символического статуса России в мире, то Владимир Путин рассматривал «восьмерку» в первую очередь как инструмент практической перестройки мирового порядка — и в сфере безопасности, и в сфере развития. Москва бросила вызов прежде непререкаемой гегемонии Вашингтона в G8, поставив вопрос об американской интервенции в Ираке. Москва настаивала на включении в повестку саммитов «восьмерки» нетрадиционных вызовов и угроз безопасности. Москва призывала партнеров к институциональному укреплению G8 за счет расширения практики регулярных встреч министров природных ресурсов, науки, здравоохранения и сельского хозяйства. Повышенная активность российского неофита столкнулась с растущим сопротивлением ветеранов «Большой восьмерки».

Катализатором снижения интереса к G8 со стороны российского руководства стало, разумеется, создание G20. Именно на эту площадку переместилась значительная часть интересующих Москву вопросов глобального управления. В «Большой двадцатке» Россия чувствовала себя комфортнее, чем в «Большой восьмерке»: в более представительном объединении у нее появились и новые партнеры, и дополнительные возможности формировать тактические коалиции и продвигать свои интересы. Не случайно, что после изгнания Москвы из G8 весной 2014 года, российское руководство неизменно подчеркивало очевидную ущербность этой структуры по сравнению с «Большой двадцаткой».

Возвращения России не будет хотя бы потому, что внутри «семерки» до сих пор нет единства относительно условий этого возвращения. Исторически в «семерке» не сложилось никаких формальных процедур и механизмов принятия новых членов, но, скорее всего, решение по столь важному вопросу будет приниматься консенсусом. А достижение консенсуса на данный момент представляется практически непосильной задачей.

Историю отношений России и G7 можно уподобить многоактной пьесе с лихо закрученной интригой, пышными декорациями, множеством ярких действующих лиц и неожиданными сюжетными поворотами.

Объективно такая пьеса потянула бы на эпическую трагедию или, на худой конец, на душещипательную мелодраму. Но лично у меня злоключения «семерки», так и не ставшей полноценной «восьмеркой», ассоциируются с известной комедией Мольера «Мещанин во дворянстве».

Андрей Кортунов:
Почему «семерка» не стала «восьмеркой» или тридцать лет отношений Москвы и «Группы семи»

Эта комедия повествует о французском буржуа XVII века господине Журдене, страстно мечтающем пробиться в дворянское общество. Навязчивой идеей простака Журдена пользуются все, кому не лень, включая прихлебателей из числа обедневших аристократов, многочисленных учителей «светской жизни» и даже ближайших родственников героя. Мечта мещанина Журдена в конце концов почти сбывается: в ходе пышной и сложной церемонии его посвящают в мнимый турецкий дворянский сан мамамуши. Церемония посвящения разумеется, оказывается сплошным обманом и полным надувательством.

Возьму на себя смелость утверждать, что, подобно господину Журдену, так и не превратившемуся в настоящего дворянина, Россия, даже после формального вхождения в G7 в 1998 г., так и не стала полноправным членом этой группы. Часть вопросов — особенно в сфере экономики и финансов — по-прежнему обсуждалась в формате «семерки», а на ежегодных саммитах G8 Россия чаще, чем какой-либо другой участник этого клуба, становилась объектом критики и менторских назиданий. Взаимные обиды, фрустрации и претензии копились долгие годы, и печальная развязка 2014 г. была если не исторической неизбежностью, то, во всяком случае, вполне предсказуемым финалом затянувшейся пьесы.

Когда в уже далеком 1992 г. президент Борис Ельцин впервые сделал заявку на членство России в G7, никаких альтернативных объединений, куда Москва могла бы попытаться втиснуться, в мире просто не было. Такие структуры как G20, БРИКС или ШОС не существовали даже в проектах, членство России в НАТО и Евросоюзе уже тогда выглядело нереальным. А потому вхождение в «семерку» не только преследовало ситуативные задачи (доступ к финансовой и технической помощи Запада, реструктуризация советских долгов, борьба с дискриминацией российских товаров), но также имело символическое политическое значение (своего рода компенсация утраты Москвой ее былого «сверхдержавного» статуса).

Западная «семерка» также ставила перед собой вполне конкретные ситуативные цели — ускоренное сворачивание военного присутствия Москвы в Центральной Европе и в Балтии, предотвращение утечек советских ядерных технологий, закрепление итогов экономических реформ начала 90-х гг. Но для лидеров Запада, как и для российского руководства, политические соображения играли далеко не последнюю роль — интеграция России должна была подтвердить глобальные устремления «семерки» и универсализм западных ценностей. Любопытно, что задача включения в «семерку» Китая или даже Индии как «самой большой демократии мира» никогда не ставилась членам G7 в практической плоскости — Россия явно рассматривалась в качестве предпочтительного, если вообще не единственного кандидата на вступление.

При всех сложностях, неловкостях и неудобствах, связанных с интеграцией в «семерку» не вполне стабильной, не вполне демократической и не вполне «западной» России 90-х, этот процесс оказался стимулирующим для группы в целом. Участие нового нестандартного партнера способствовало появлению свежих идей, укреплению дисциплин старых членов, повышению общего тонуса и амбиций группы. Подобный стимулирующий эффект имеет приход грубоватого и неуклюжего мужлана — нового учителя физкультуры в утонченный и спаянный долгими годами совместной работы женский коллектив преподавателей средней школы.

Но такая идиллия продолжается лишь до тех пор, пока физрук не начинает активно встревать в работу педсовета и подвергать сомнению мудрость директора школы. А именно это и произошло в G8 в начале века. Если для Бориса Ельцина членство России в привилегированном западном клубе оставалось главным образом вопросом символического статуса России в мире, то Владимир Путин рассматривал «восьмерку» в первую очередь как инструмент практической перестройки мирового порядка — и в сфере безопасности, и в сфере развития. Москва бросила вызов прежде непререкаемой гегемонии Вашингтона в G8, поставив вопрос об американской интервенции в Ираке. Москва настаивала на включении в повестку саммитов «восьмерки» нетрадиционных вызовов и угроз безопасности. Москва призывала партнеров к институциональному укреплению G8 за счет расширения практики регулярных встреч министров природных ресурсов, науки, здравоохранения и сельского хозяйства.

Круглый стол
Возможно ли сближение России и “Группы семи”?

Повышенная активность российского неофита столкнулась с растущим сопротивлением ветеранов «Большой восьмерки». Новые инициативы «учителя физкультуры» уже не столько умиляли, сколько раздражали консервативный педсовет, не говоря уж об авторитарном американском директоре школы. После триумфального проведения петербургского саммита G8 летом 2006 г. начинается все более явный саботаж российской повестки дня: надоедливому физруку указывают на его место. Выясняется, что никакие декларации «Группы восьми» по глобальной энергетической безопасности не воспринимаются чиновниками Евросоюза как руководство к действию. Общие позиции «восьмерки» по международному терроризму и ядерному нераспространению не отменяют стремления США и дальше расширять НАТО на восток. А признание за Россией статуса члена «западного клуба» не означает отказа Запада от попыток ослабить российское влияние на постсоветском пространстве.

Катализатором снижения интереса к G8 со стороны российского руководства стало, разумеется, создание G20. Именно на эту площадку переместилась значительная часть интересующих Москву вопросов глобального управления. В «Большой двадцатке» Россия чувствовала себя комфортнее, чем в «Большой восьмерке»: в более представительном объединении у нее появились и новые партнеры, и дополнительные возможности формировать тактические коалиции и продвигать свои интересы. Не случайно, что после изгнания Москвы из G8 весной 2014 года, российское руководство неизменно подчеркивало очевидную ущербность этой структуры по сравнению с «Большой двадцаткой».

Реально ли возвращение Москвы в «Группу семи» в обозримом будущем? Такой вопрос не раз поднимался на протяжении последних пяти лет отдельными лидерами Запада, включая Ангелу Меркель, Дональда Трампа и Эммануэля Макрона. Здравый смысл подсказывает, что возвращение не состоится. Пьеса сыграна, занавес опустился, отзвучали свист и аплодисменты, театральные критики строчат свои отзывы и рецензии.

Возвращения не будет хотя бы потому, что внутри «семерки» до сих пор нет единства относительно условий этого возвращения. Если нынешняя германская позиция увязывает воссоздание G8 с прогрессом в выполнении Минских соглашений по Донбассу, то Канада готова приветствовать Россию в обновленной G8 только в том случае, если Россия придет туда без Крыма. Исторически в «семерке» не сложилось никаких формальных процедур и механизмов принятия новых членов, но, скорее всего, решение по столь важному вопросу будет приниматься консенсусом. А достижение консенсуса на данный момент представляется практически непосильной задачей.

Сама G7 находится в процессе глубокой трансформации и пока не слишком успешных поисков своей новой идентичности. Дональд Трамп жестко противостоит остальным членам клуба, доходя в том противостоянии до открытого эпатажа. У премьер-министра Великобритании Бориса Джонсона немало принципиальных разногласий с президентом Франции Эммануэлем Макроном, да и с руководством Евросоюза в целом. Италия в ее нынешнем состоянии едва ли способна брать на себя сколько-нибудь серьезные международные обязательства. В итоге, G7 выглядит чемоданом без ручки — бросить жалко, а нести тяжело.

Значит ли это, что России вообще не следует иметь дело с G7? Отнюдь нет. История «семерки» знает множество примеров участия в ее работе стран, не являющихся постоянными членами клуба. В недавнем саммите во французском Биаррице участвовали, среди прочих, лидеры Индии, Египта, Австралии и даже министр иностранных дел Ирана Мохаммад Джавад Зариф, который буквально накануне попал под персональные санкции со стороны США.

Алексей Чихачев:
Биарриц: «Большая семерка» со скромными результатами?

Возвращение к формуле «G7+1» может оказаться более удачным решением для России, чем восстановление G8. При том условии, разумеется, что российская сторона не окажется в положении проштрафившегося физрука, которого вызывают на школьный педсовет только для получения очередной порции нотаций от чопорных коллег.

Понятно, что лидеры «семерки» в наибольшей степени заинтересованы в обсуждении с Россией текущих вопросов международной безопасности, включая ситуацию вокруг Сирии, Украины, Северной Кореи, Венесуэлы, а также вопросов контроля над вооружениями и стратегической стабильности. Но для большинства этих вопросов имеются другие, уже апробированные площадки. А вот подключиться к обсуждению G7 проблем цифровой экономики, международной реформы налогообложения, противодействия торговому протекционизму, преодоления глобального неравенства, безусловно, было бы неплохо.

Но ставки в этой игре для России далеко не столь высоки, как четверть века назад. G7 уже давно не является единственной и даже основной лабораторией, где отрабатываются компоненты нового миропорядка. А репертуар российской внешней политики не ограничивается ролью самоуверенного, но при этом закомплексованного и не слишком проницательного господина Журдена из комедии Мольера.

Впервые опубликовано в Forbes.